225
«Когда я играл в футбол и очень им увлекался, в моей семье были встревожены этой тупой направленностью, – вспоминал Нагибин в начале 80-х на встрече с читателями в концертной студии Останкино. – Мой отчим, Яков Рыкачев, был писателем, и мать уговорила его заставить меня что-то написать. Отчим сказал мне: «Постыдись. Неужели, мать тебя в муках рожала и кормила голодным молоком в мучительные двадцатые годы, чтоб ты стал левым полусредним или правым крайним. Тогда еще футбол не был высоким государственным делом, каким он стал в наши дни.
Как послушный парень я написал первый в своей жизни рассказ о школьном походе в Лосинку. Показал его отчиму, и он сказал: «Знаешь, что. Играй лучше в футбол». Но я заболел новой болезнью – уже не футболом, а писательством. А сейчас думаю, что лучше бы стал футболистом. Но уже поздно».
«Игра вырывала меня из действительности и уносила в небо»
Нагибин учился в сороковой школе возле Чистых прудов и в восьмом классе пробился в ее футбольную сборную, с которой выиграл первенство Москвы. На матчи сборной приходил играющий тренер «Локомотива» – французский венгр Жюль (Дьюла) Лимбек, мечтавший собрать юношескую команду. Нагибин писал в рассказе «Почему я не стал футболистом», что Лимбек «был для нас светловолосым богом футбола. Высокий, худой, с торчащими скулами и узкими зелеными глазами, с маленькой головой на длинной жилистой шее, с вихрами пшеничных волос и рыжими веснушками на переносье и узких пальцах, он скорее походил на скандинава, нежели на француза…
Нагибина завораживали непохожесть Лимбека на советских игроков, его стремительность и хлесткий удар: «Он был профессионалом высокой пробы: то, что умел, делал в совершенстве. А за остальное не брался. Даже в самые трудные минуты он не имитировал трудолюбия, помощи партнерам в обороне. Он берег силы, возможно, у него их не так уж и много было, берег ноги и сердце…
Я считал, что игрок должен погибать ради команды, а он не погибал. Он словно гастролировал на поле. До обидного мало бывал в деле, и вся его игра – не пожар, а яркие вспышки. Мне его не хватало. Потому и не хватало, что в нечастых вспышках он был прекрасен».
Лимбек и позвонил родителям Нагибина, чтобы узнать, как относятся они к футбольной карьере сына. Звонок восприняли трагически. Отчим напомнил Юрию пророчество Леонардо да Винчи: «Настанет время, и люди будут бегать за куском свиной кожи, наполненной воздухом, с громкими криками и ругательствами. Леонардо говорил о грядущем футболе как о пришествии антихриста». Мать добавила: «Мне уже сейчас кажется, что человечество делится на спартаковцев и динамовцев».
Для попадания в команду Лимбека оставалось пройти последний просмотр – в матче со спецшколой, куда ушел экс-партнер Нагибина по атаке Сергей Алексеев: «Я чувствовал себя удивительно неуютно, когда мы очутились друг против друга. Мы всегда были рядом, я так привык доверять Сереже в игре, что нынешнее противостояние казалось мне каким-то наваждением, дурным сном, от которого хотелось скорее проснуться. Да у меня нога не подымется отобрать у него мяч! Хоть бы от подыгрыша удержаться… И почему-то мне совестно было глядеть на Сережу. Как ни крути – это все-таки измена. Конечно, он не виноват: перейдя в другую школу, он не мог играть за нас. Но мог бы он хоть не играть против нас?»
В первом тайме Алексеев жестко сбил Нагибина: «Удар пришелся по коленям, в живот, грудь и плечо. Но сильнее боли и обиды было во мне удивление. Так скорбно удивилась лиса, когда охотник, забывший зарядить ружье, ударил ее по зубам прикладом». Потом Алексеев покалечил еще одного бывшего друга, Люсика Варта, того унесли с поля, и судья назначил штрафной. Целясь в голову Алексеева, Нагибин попал в ворота.
После матча, кончившегося ничьей, все ругали Алексеева за грубость, а Нагибин вдруг сказал: «А ведь он мучился, честное слово, мучился! Ему было погано на душе. И он хотел переломить себя. Он себя калечил. Неужели вы не чувствуете – он мстил себе, он рвал нас от себя с кровью».
Услышав это, Лимбек закричал и махнул рукой, словно ставя крест на Нагибине: «C’est un ecrivain!» – «Писатель», – перевел вратарь Леня Бармин.
«Игра вырывала меня из действительности, из самого себя и уносила в небо. Но теперь мне уже нечего там делать, – решил Нагибин. – Мне нужна только земля, сила и тяжесть земного притяжения,- крылья сданы на хранение, и квитанция потеряна. Лимбек непостижимым образом понял все это. Когда он называл игроков, отобранных в школу, меня среди них не оказалось. Ребята тихо возмущались. Но я-то знал, что тренер прав».
«Зря пытаются бороться с хулиганством на стадионах – оно неизбежно»
Через три года «Огонек» опубликовал первый рассказ Нагибина «Двойная ошибка» – о судьбе начинающего писателя. Нагибин болел за «Спартак», но, вернувшись с войны с тяжелой контузией, женился на Валентине Лихачевой, дочери директора Московского автозавода, и переключился на «Торпедо».
В конце сороковых брак распался из-за связи Нагибина с матерью жены, описанной в повести «Моя золотая теща», но любовь к «Торпедо» сохранилась. Нагибин дружил с игрокам и тренерами (Эдуардом Стрельцовым и Валентином Ивановым), но в девяностые нашел новую страсть – «Милан» (интересно, что на итальянский книги Нагибина перевело издательство Габриэле Джулини, который много лет был вторым после Моратти акционером «Интера»).
«Из окон его второго этажа по всему писательскому поселку очень громко неслась потрясающая классическая музыка – Рахманинов, Чайковский или Вагнер, – вспоминала режиссер «Гардемаринов» Светлана Дружинина в фильме «Юрий Нагибин. Двойная игра». – При этом параллельно шел футбол, потому что он классический болельщик».
«При встрече он откладывал другие разговоры и расспрашивал о спорте, – сказал мне спортивный журналист Сергей Шмитько. – В этом Нагибин был похож на актера Вячеслава Тихонова, приезжавшего даже на матчи дубля «Спартака», и писателя Юрия Трифонова, который однажды выяснял у меня, сотворит ли Анатолий Тарасов чудо в футбольном ЦСКА. С Нагибиным мы познакомились в издательстве «Физкультура и спорт», где в 1988-м вышел сборник его спортивных рассказов «Испытание» (про щуплого боксера, плохо державшего удар, про студента, слетевшего на лыжах с трамплина ради любимой девушки, про опытного теннисиста, сражавшегося не только с соперником, но и с усталостью и фатумом, и других – прим. Sportbox.ru). Футбол он знал в деталях, но на стадион ходил редко, предпочитая смотреть по телевизору».
В сентябре 1968-го Нагибин писал в дневнике: «Зря пытаются бороться с хулиганством на стадионах – оно неизбежно, ибо возникло из естественной тяги толпы ко все более острым зрелищам. Постоянные раздражители теряют свое действие, дозы надо всё время повышать. Футбольная и хоккейная борьба с ее сравнительно малой грубостью, редким членовредительством и вялым кровопуском уже не удовлетворяет сегодняшних зрителей, воспитанных на куда большей остроте и преступности социально-политической жизни. И зрители – обыватели – вносят свой корректив. Трещетки, медные трубы, факелы, безумные вопли, метание бутылок в игроков и друг друга, поджоги, страшные массовые побоища стали обычным явлением на стадионах. И почти никто не ходит трезвым на матчи. У нас возникла даже новая, весьма доходная профессия собиральщика пустых бутылок на трибунах. И с этим ничего поделать нельзя, если только не разрешить игрокам самим пускать ножи в ход. Обильная кровь успокоит зрителей».
В шестидесятые снятые по его сценариям фильмы «Девочка и эхо» и «Бабье царство» получили призы на кинофестивалях в Локарно и Сан-Себастьяне, а «Председатель» – Государственную премию СССР. После этого Нагибин попал в журналистскую делегацию на зимнюю Олимпиаду-68 Гренобле. Прощание с ней он вспомнил в дневнике, реагируя на отказ в поездке на летнюю Олимпиаду-68 в Мехико: «Когда мы уезжали из Гренобля, журналисты с корнем вырывали выключатели, штепсели и проводку в отведенных нам квартирах, совали в рюкзаки бутылки из-под шампанского, оборудованные под настольные лампы, отвинчивали дверные ручки, розетки, замки, пытались выламывать унитазы. До этого они обчистили столовую, не оставив там ни солонки, ни перечницы, ни уксусницы, ни соусницы, ни бумажной салфетки. Но ни одному из них не было отказано в чести представлять нашу родину на Олимпийских играх в Мексике. Даже репрессированный вместе со мной известный спекулянт Т-н был реабилитирован. Впрочем, я тоже буду реабилитирован, но посмертно».
Через две недели Нагибин написал: «А что если попробовать взглянуть на свою жизнь со стороны. Ведь я как-никак писатель, и не исключено, что, сдохнув, сохраню для кого-то интерес. Кто знает, «как наше слово отзовется»! И вот этому грядущему читателю будет глубоко безразлично – пустили меня на Олимпиаду или нет, поехал я в Англию туристом или остался на Пахре. Он даже не поверит, будто для меня все это что-то значило. Он, глядишь, скажет: поменьше бы шлялся по белу свету, а побольше бы рассказов писал».
«С нетерпением жду чемпионата мира»
Нагибина раздирала неполноценность успеха. Разбогатев, он вынужден был унижаться, выклянчивая зарубежные поездки. Фильмы по его сценариям имели народный успех (наибольший, наверно, «Гардемарины», но мои любимые – «Пристань на том берегу», «Поздняя встреча» и «Чужая»), а премии получали актеры и режиссеры – не он. В 1975-м его не пригласили на Московский кинофестиваль, где его фильм «Дерзу Узала» получил «Золотой приз»: «Властям я, вроде бы, не в помеху, скорее наоборот. Но им объясняют, что в помеху. Мол, дурной пример: не доносит, не подлит, не горлопанит с трибун, не распинается в любви и преданности, а живет так, что самому дипломированному стукачу завидно…
Мое поведение, моя жизненная линия им органически противопоказаны. Не хочется признать, что можно приобрести имя, деньги да к тому же моральный комфорт, брезгливо избегая всяких бесовских игр, отвергая причастие дьявола. Это приводит в ярость, а ярость толкает к доносам. Да, друг мой, ты поставил себе непосильную цель: прожить жизнь, оставаясь порядочным человеком».
Пережив в 1981-м второй инфаркт, Нагибин написал в дневнике: «Вся моя активность, порой чудовищная, не сработала. Напротив, вызвала дружное, мощное сопротивление. Меня задавили в кино, ввели в строгие рамки «на воздушном океане» (речь о зарубежных поездках – прим. Sportbox.ru), в литературе запихнули в дальний угол – дышать дают, но не более. Со мной была проделана серьезная и чистая работа. Впечатление такое, что я вползаю в смерть. И вползу, если не стряхну с себя нынешнее наваждение. Человек умирает не от болезней, а от тайного решения не оказывать им сопротивления».
Во времена гласности Нагибин выговорился о том, что в юности его восторженное пионерство легко сочеталось с арестами маминых мужей, а «чудовищная религиозность» – с работой редактором газеты «Воинствующий безбожник». До 74 лет он активно писал рассказы и сценарии, а в середине апреля 1994-го отдал свой безжалостный дневник директору издательства «Книжный сад» Юрию Кувалдину, которому тогда же признался: «С нетерпением жду чемпионата мира в Штатах». 17 июня, в день открытия турнира, Нагибин умер во сне от разрыва сердца.
Читайте также:
Юрий Олеша. Самый знаменитый футболист среди писателей
Источник:news.sportbox.ru
